При этом он мигнул ей, и его веки еще долгое время после того продолжали двигаться и дрожать.
Филострат собирался проводить девушку, но Каракалла удержал его своим призывом.
– Сведи-ка ты меня в ванну. Если, как я надеюсь, она послужит мне в пользу, то мне придется кой о чем поговорить с тобою.
Мелисса уже не слыхала последних слов. Весело и поспешно она мчалась по плохо освещенным, совершенно пустым помещениям и нашла Александра в сидячем положении, полуспящего-полубодрствующего, с закрытыми глазами. Она приблизилась к нему на цыпочках и, так как именно в эту минуту его покачивающаяся голова упала на грудь, девушка засмеялась и пробудила брата поцелуем.
Светильники еще не совсем догорели, и когда он с удивлением взглянул в лицо сестры, то и его лицо прояснилось, и, быстро вскочив, он воскликнул:
– Теперь все хорошо, ты опять с нами, и тебе все удалось. Я уже вижу по твоему лицу, что и отец, и Филипп свободны!
– Ну да, разумеется, – радостно ответила она. – А теперь ты отправишься со мною, и мы сами привезем их из гавани.
Тогда Александр, точно обезумев от восторга, поднял вверх глаза и руки, и Мелисса последовала его примеру, и таким образом они, хотя молча, но с сердечным порывом, одновременно принесли благодарность богам за их милостивое вмешательство.
Затем они вместе вышли на улицу, и Александр сказал:
– Мне кажется, как будто благодарность струится по моим жилам. Впрочем, я только недавно узнал, что называется страхом. Вероятно, здесь местопребывание этого злого гостя. Скорее вон отсюда. Дорогой ты все расскажешь мне.
– Имей терпение на самый короткий срок, – проговорила она с оживлением, поспешно направляясь к жилищу главного Жреца. Там ее все еще продолжала ожидать Эвриала. Матрона поцеловала ее, с искренней радостью вглядываясь в ее ясные глаза, светившиеся влажным блеском.
Сперва она хотела уговорить Мелиссу прежде всего отдохнуть, так как ей еще понадобятся силы. Но вскоре вполне согласилась с законностью ее желания отправиться навстречу отцу, накинула ей на плечи свой собственный плащ, так как воздух перед восходом солнца был холодноват, и даже проводила ее до самых сеней.
Едва только девушка успела удалиться, как Эвриала обратилась к рабу своей невестки Вереники, ожидавшему там в течение целой ночи, и приказала ему сообщить своей госпоже обо всем, что она узнала от Мелиссы.
Перед Серапеумом с братом и сестрой встретился раб Аргутис. В доме Селевка он узнал, где находится девушка, и завязал дружеские отношения с прислугою верховного жреца.
Когда он поздно вечером услыхал, что Мелисса все еще находится у императора, им овладело такое беспокойство, что он прождал целую ночь перед Серапеумом, то сидя на ступенях лестницы, то шагая взад и вперед. С величайшею радостью он сопровождал теперь брата и сестру до квартала Аспендиа, и если он там и расстался с ними, так только для того, чтобы сообщить старой Дидо добрые вести и сделать приготовления к приему Герона и Филиппа, возвращавшихся домой.
Теперь Мелисса и Александр рука об руку шли одни по тихим улицам.
Юность, которой принадлежит все настоящее, желает знать только светлые стороны будущего. Так и Мелисса от радости, что милым ей существам будет возвращена свобода, только изредка думала о том, какие новые опасности придется еще преодолеть, когда все это кончится, и император снова призовет ее к себе.
Сияя радостью от своего удивительного успеха, она прежде всего рассказала брату, что пережила, находясь при больном цезаре. Затем она вдалась в воспоминания о своем посещении возлюбленного, и, когда Александр открыл ей свое сердце и начал с жаром уверять, что он не успокоится по тех пор пока не добьется руки христианки Агафьи, она охотно предоставила ему говорить и обещала свое содействие. Наконец она стала советоваться о том, каким образом приобрести благоволение императора, которого, как уверяла Мелисса, позорным образом не понимают, к отцу и Филиппу, и, наконец, они оба представляли себе изумление старика, когда он встретит их первыми после своего освобождения.
Путь был долог, и когда они близ Цезареума вошли в Брухиум, аристократический квартал города, застроенный дворцами, лежавший у моря за полуостровом Лохиасом, показался первый брезжащий свет приближавшегося утра. Море волновалось и медленными маслянистыми волнами ударяло в косу Хому, вдававшуюся в воду подобно длинному пальцу, и в стены башни Тимониума в конце косы, где Антоний скрывал свой позор после битвы при Акциуме.
У храма Посейдона, изобиловавшего колоннами и возвышавшегося у самого берега между косой Хомой и театром Диониса, Александр остановился, указал на видневшийся в сумраке остров, лежащий против плоского берега, и спросил:
– Знаешь ли ты, как мы с матерью ездили в Антиродус и как она заставляла нас собирать раковины в маленькой гавани? Если бы она была еще жива теперь, то чего бы нам оставалось еще желать?
– Чтобы император уехал! – вырвалось из глубины сердца девушки. – Если затем Диодор снова будет здоров, если отец будет работать, как прежде, а я буду занята вышиванием возле него, пока не явится за мною Диодор, о тогда… Ах, если бы произошло что-нибудь в империи, что вызвало бы цезаря отсюда далеко, к самым дальним гиперборейцам!
– Это случится скоро, – уверял Александр. – Филострат говорил, что римляне останутся в Александрии самое большее с неделю.
– Так долго? – спросила Мелисса с испугом, но Александр успокоил ее с уверением, что семь дней пройдут скоро.
– Только, – продолжал он с живостью, – не следует спрашивать о будущем. Будем радоваться, что все идет хорошо.
Здесь он внезапно остановился и тревожно посмотрел на море, не вполне омраченное исчезающими уже тенями ночи. Мелисса посмотрела вдаль, туда, куда указывала его рука, и когда он в сильном волнении вскричал: «Это не лодка, это корабль и притом большой!» – она с беспокойством прибавила:
– Он подходит уже к Диабатре, скоро он будет у Альвеус-Стеганусе и пройдет мимо маяка.
– Но там на небе стоит утренняя звезда, и огонь на башне еще горит, – сказал брат. – Внешняя цепь гавани отворяется только тогда, когда он погашен. А все-таки корабль плывет по направлению к северу. Он, должно быть, вышел из царской гавани.
С этими словами он ускорил шаги, увлекая с собою сестру, и, когда через несколько минут они дошли до гавани, он вскричал с облегчением:
– Посмотри туда. Цепь еще растянута перед входом, я вижу это явственно.
– Я тоже, – отвечала с уверенностью Мелисса, и между тем как ее брат стучал в ворота крепко запертой гавани, перед которыми стояла какая-то колесница с прекрасною упряжью, она продолжала: – Да и никакой корабль – это говорил Эпагатос – не выходит до восхода солнца по причине скал; а тот корабль у маяка…
Но она не успела высказать свое предположение. Широкие ворота гавани с шумом отворились, и в них вошел отряд римских солдат, за которыми следовало множество александрийских полицейских стражей. Последние шли за арестантом, окованным цепями, с которым разговаривал какой-то знатный римлянин в военном уборе. Оба были высокого роста и худощавые, и, когда они приблизились к брату и сестре, молодые люди узнали в одном из них префекта преторианцев Макрина, а в другом, закованном в цепи, доносчика Цминиса.
Египтянин тоже заметил художника и его спутницу. При этом глаза его ярко сверкнули, и он с торжествующею насмешкой указал на море.
Маг Серапион убедил префекта предоставить египтянину свободу действия. В гавани еще ничего не было известно о низвержении Цминиса, и потому там охотно было оказано привычное послушание его приказу, когда он, побуждаемый магом и своею старою ненавистью, велел выпустить в море галеру, на которой находились резчик и его сын, несмотря на ранний час.
Герон и Филипп, с цепями на ногах, сидя на одной скамье с тяжкими преступниками, теперь работали веслами, а оставшиеся на берегу дети старого художника смотрели на удалявшееся судно. Мелисса смотрела на него безмолвно, с глазами, мокрыми от слез, между тем как Александр, вне себя, изливал свой гнев и свою горесть в бесплодных угрозах.
Однако же убеждения сестры скоро заставили его сдержаться и осведомиться насчет того, послал ли Макрин, согласно повелению императора, государственный корабль вслед за галерой.
Оказалось, что корабль послан, и успокоенные, хотя горько разочарованные, брат и сестра отправились домой.
Между тем солнце взошло, и улицы стали наполняться народом. Перед великолепным зданием Цезареума они встретили старого ваятеля Лизандра, который был другом еще их деда. Старик принял горячее участие в судьбе Герона, и, когда Александр робко спросил, что привело его сюда в такой ранний час, он указал во внутренность великолепного здания, где большой двор был окружен статуями императоров и императриц, и пригласил брата и сестру следовать туда за ним. Он не успел докончить к приезду Каракаллы свое произведение, статую Юлии Домны, матери императора. Но вчера вечером статуя была поставлена здесь, и он пришел теперь посмотреть, какой она имеет вид в новой обстановке.
